Об исторических закономерностях в развитии экономической теории

Далее мы схематично охарактеризуем весь тот исторический путь, который прошла в своем развитии экономическая наука. Его основную суть можно выразить в целом очень коротко: это путь постепенного осмысления того наиглавнейшего обстоятельства, что все экономические величины поддаются, в конечном счете, единому универсальному количественному описанию! Для чего, понятно, сначала каждая из них в отдельности, а затем уже и все они вместе должны быть выражены в особых универсальных единицах измерения. Причем на завершающем этапе этого процесса все введенные ранее относительно частные единицы, применяемые для количественного описания какой-нибудь особой экономической категории, должны быть сведены уже принципиально к одной единственной. Благодаря этому и становится возможным простое количественное представление всего экономического процесса в целом!

Но осознание данного фундаментального факта, подчеркнем теперь этот момент специально, происходило весьма трудно и вовсе не в той последовательности, которая напоминает собой движение по некой гладкой ровной дороге, где каждый шаг представляет собой небольшое, но неуклонное приближение к требуемому пункту назначения. Напротив, это был извилистый и весьма запутанный путь, на котором встречалось множество тупиков и других ложных ответвлений, ведущих в сторону от искомой цели. Очень наглядно такой характер развития экономической (и не только) науки выразил в своей знаменитой "Истории экономического анализа" Йозеф Шумпетер, описавший его следующим красноречивым образом: "Научный анализ - это не просто логически последовательный процесс, начинающийся с какой-то примитивной стадии и идущий по пути неуклонного прогресса. Это не поступательный процесс открытия новой объективной реальности, каким может быть, например, открытие и описание бассейна реки Конго. Процесс научного анализа напоминает скорее непрерывную борьбу с тем, что уже создано нами и нашими предшественниками. Его прогресс (насколько он существует) диктуется не логикой, а влиянием новых идей, наблюдений, потребностей и, не в последнюю очередь, особенностями характера новых исследователей". (Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 1. - М.: Экономика, 1989, С.249.)

Но главным общим фоном, определяющим сам характер подобного теоретического "рыскания", было поочередное выдвижение на передний план то одной, то другой из двух базовых сторон любого экономического процесса - связанных с ним затрат или извлекаемого итогового полезного эффекта. Причем противоположная характеристика при этом в значительной мере просто игнорировалась. Такая смена приоритетов происходила многократно и с достаточно строгой периодичностью (разделяясь непродолжительными моментами временного обращения внимания на обе стороны в совокупности), что позволяет вроде бы даже говорить о топтании (или кружении) на месте. Но в действительности на кажущееся круговое движение накладывалось то самое поступательное восхождение к более полному осмыслению универсальной измеримости экономических величин, которое, как было сказано, и олицетворяет собой магистральное направление прогресса в экономической науке. Так что в целом получалась своеобразная "спираль", по которой, как известно, и происходит обычно любое развитие.

Конкретный же механизм такого "спирального" развития хорошо описан еще одним признанным авторитетом в области истории экономической науки Марком Блаугом, который в своем фундаментальном научном труде "Экономическая мысль в ретроспективе" характеризует его следующим весьма наглядным образом: "Признание того, что экономическая теория действительно добилась прогресса, не должно затмевать слишком неравномерную степень улучшений, которые стали олицетворением истории аналитического прогресса в экономике... Поскольку масса идей отступает под натиском критики, многое из того, что еще остается ценным, отвергается в атмосфере восторга в связи с последним новшеством. В результате история экономики является не столько хронологическим изложением непрерывного накопления теоретических достижений, сколько рассказом о преувеличенных интеллектуальных революциях, в которых уже известные истины отвергаются в пользу новых открытий. Поистине иногда кажется, будто экономика продвигалась вперед, влекомая чувством симметрии, которое требует, чтобы каждая новая теория всегда была точной противоположностью старой". (Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. - М.: "Дело ЛТД", 1994, С.3,4.)

Итак, на каждом очередном "витке" описанной сейчас спирали, повторим вновь и вновь, уровень осознания факта универсальной измеримости всех экономических величин неизменно возрастал, сопровождаясь, однако, постоянным отрицанием с каждой очередной научной революцией уже достигнутых ранее положительных достижений. Чтобы более или менее наглядно продемонстрировать данную особенность в постепенной эволюции интересующей нас теории, перечислим кратко, например, наиболее существенные этапы в становлении европейской экономической науки.

Начнем, скажем, с Аристотеля, который считал наиболее существенной экономической характеристикой вещей их способность так или иначе удовлетворять человеческие потребности. Другими словами, стремился осмыслить, прежде всего, связанный с этими вещами конкретный полезный эффект. Но никакого универсального способа измерения последнего (за исключением разве что простого пересчета имеющихся единиц какого-либо конкретного продукта, о котором нельзя говорить всерьез из-за очевидной непригодности подобной меры для общего случая включения в анализ множества принципиально различающихся по своей внешней форме товаров) предложить, к сожалению, не смог. Затем, в средние века, возникла во многом противоположная концепция, выдвигавшая на передний экономический план ту очевидную черту анализируемых в этом смысле вещей, что их производство связано с определенными неизбежными затратами. Но и здесь дело ограничилось лишь общими разговорами, ибо единое количественное описание таковых тоже не представлялось тогда сколько-нибудь реальным. Далее наступила эпоха возрождения, где процесс развития всех наук, как известно, значительно ускорился. Чаще стали сменяться, в том числе, и интересующие нас этапы в эволюции экономической теории.

Среди важнейших имен ХVII века, например, можно назвать, пожалуй, с одной стороны Николаса Барбона, ставшего в тот период самым видным представителем "партии" приверженцев учета в первую очередь полезного эффекта, а с другой стороны - Уильяма Петти, столь же квалифицированно оппонировавшего ему в качестве представителя как раз уже противоположного "лагеря". Между прочим, именно последний, видимо, впервые высказал собственно наиболее важную мысль о принципиальной возможности единого измерения тех или иных экономических величин, предложив свести в данном случае все многочисленные формы затрат к неким самым общим их представителям! Затем в ХVIII веке последовал новый весьма ощутимый виток - сначала, скажем, Анн Робер Жак Тюрго вновь вернулся, но уже на существенно усовершенствованном уровне, к концепции превалирующей роли полезного эффекта (но по-прежнему без возможности его единого количественного описания), а затем Адам Смит, напротив, сформулировал свою знаменитую экономическую теорию, в основе которой опять лежало именно исчисление затрат. И это была уже действительно настоящая теория, ибо впервые универсальное количественное описание пусть пока и только одной из сторон экономического процесса стало здесь свершившейся реальностью. Таким образом, именно "партия затрат" первой создала более или менее научный вариант экономической теории, благодаря чему и получила право на практически безраздельное "царствование" в последующие сто лет.

Но неизбежная ограниченность такого одностороннего подхода не могла, понятно, обеспечить ей "вечное благоденствие". И потому постепенно стали появляться сначала робкие, а затем и все более настойчивые ростки новой теоретической концепции, в основе которой лежал на сей раз принцип универсального количественного измерения (это требование стало теперь уже обязательным условием сколько-нибудь успешного противостояния "классическому" подходу) именно остававшегося столь долго (явно дольше обычного) в тени полезного эффекта. Кончилось все тем, что с конца ХIХ века вновь возникшая теория, названная по причинам, о которых будет сказано ниже, маржинализмом, практически полностью вытеснила свою "классическую" предшественницу. Единственное исключение составили разве что страны "социалистического лагеря", где маржинализм был отвергнут прежде всего по идеологическим соображениям. Но не только! Как будет далее показано, ожесточенная критика маржинализма со стороны сторонников марксистского направления в экономической теории была во многом не беспочвенной - он опять-таки оказался, в конце концов (после непродолжительного периода почти сбалансированного подхода к обеим сторонам экономической действительности), явно однобоким, "хромающим" теперь уже на другую основную "теоретическую ногу".

Иначе говоря, научившись более или менее строго описывать количественно уже именно сам полезный эффект, маржинализм не смог столь же полно выразить количественно на сей раз его вечную экономическую противоположность - затраты. И поэтому тоже стал весьма ограниченной концепцией, хотя и значительно прибавившей во многих отношениях по сравнению с "классикой" (вследствие чего его и стали в конце концов называть "неоклассической" теорией). В первую очередь он весьма существенно продвинулся, понятно, в чисто математическом отношении, ибо с момента появления трудов Адама Смита, например, прошло на сегодняшний день уже более двухсот лет! Но все равно - спираль просто сделала свой очередной оборот и вновь вынесла экономическую науку пусть и на более высокую, но явно не совершенную ступень в ее развитии, не позволяющую считать процесс создания сколько-нибудь целостной экономической теории окончательно завершенным.

А между тем все основные предпосылки для такого завершения (по крайней мере - на современном уровне знаний), т. е. формирования уже во всех отношениях полноценной экономической концепции, свободной, в том числе, и от любого вида "теоретической хромоты", давно уже имеются практически в полном объеме. Иными словами, сегодня уже ничто не мешает закончить более чем двухтысячелетнюю историю поочередного выпячивания одной из двух базовых сторон экономической действительности (с явным ущербом для другой ее стороны). И окончательно соединить, наконец, названные экономические затраты и экономический полезный эффект в объединяющем их глубоко едином экономическом понятии. Этим единым экономическим целым, что теперь уже ясно всем, как раз и является та самая итоговая прибыль (равная разности указанных величин), которая, как было неоднократно подчеркнуто, и выражает собой истинный смысл всей экономической деятельности вообще. Но для того, чтобы соединение в ней затрат и результата (эффекта) стало математически принципиально возможным, теория, повторим, должна не просто научиться измерять каждую из этих базовых сторон экономики в своих особых универсальных единицах, но и понять, наконец, главное: что эти единицы являются в обоих названных случаях строго одинаковыми!

Но именно этого-то как раза и не сумели осмыслить во всей действительно необходимой полноте представители домаржиналистского этапа в развитии экономической теории, что и помешало им, в конечном счете, понять саму итоговую цель производства, выражающуюся в виде фундаментальной разности между полезным эффектом и полными издержками. Хотя частично, подчеркнем во имя справедливости особо, они все-таки смогли решить задачу единого количественного представления получаемого полезного эффекта (причем именно в требуемых единицах измерения, полностью аналогичных использованным ранее при описании собственно трудовых затрат), но, к сожалению, сделали это лишь применительно к совершенно определенным частным случаям - когда названный полезный эффект непосредственно состоит в прямой экономии именно самого труда (по крайней мере - может быть выражен в виде указанной экономии). И это был, понятно, максимум того, чего вообще можно было ожидать от "классиков", у которых труд элементарно измерялся просто в единицах самого себя. (Выражение его косвенным образом в единицах затраченного времени не только ничем не помогало в преодолении данной ограниченности, но и, напротив, весьма существенно препятствовало самой возможности распространения уже единожды примененного принципа абстрагирования и на собственно потребление. Именно этим и объясняется, видимо, в первую очередь довольно странный сам по себе факт неспособности классиков осмыслить до конца предельно простую суть абстрактного потребления в целом).

Эффект получался в подобной ситуации одноименной с трудом размерности, понятно, лишь в одном единственном частном случае - при анализе возможных способов совершенствования самого производственного процесса (когда исчисление результата, повторим, прямо сводилось к исчислению того же труда, но только сбереженного). И неудивительно поэтому, что "классики" смогли более или менее строго выразить количественно истинную суть происходящего только применительно к изучению методов совершенствования самого производства.

Адам Смит, например, уделявший особое внимание исследованию огромного положительного влияния на эффективность производства так называемого процесса общественного разделения труда, выражал таким образом как коллективный выигрыш всего общества, получаемый им благодаря кооперации и развивающейся в ее рамках специализации производственного процесса, так и выигрыши отдельных его членов, извлекаемые ими, скажем, из процесса обмена, являющегося одной из возможных форм распределения общественного продукта в подобных обстоятельствах. Коллективный выигрыш общества связывался Смитом с тем, что благодаря отмеченной специализации тот же объем продуктов в нем производился теперь с меньшими общими затратами совокупного труда. Именно указанное сокращение и выражало у него, во-первых, сам положительный эффект от всего рассматриваемого процесса, а во-вторых - собственно связанный с ним результирующий выигрыш, если специальными затратами по осуществлению данного мероприятия можно было просто пренебречь.

Что же касается выигрыша непосредственно от обмена, то он, как выяснилось, тоже может быть выражен похожим образом. Ведь благодаря обмену, как особому виду экономической деятельности, каждый из его участников, понятно, получает, в конечном счете, определенный выигрыш, что и побуждает его к данному конкретному действию. Этот выигрыш можно выразить в принципе разными способами, но Смит, повторим, нашел возможность выразить его именно в единицах труда, сбереженного для каждой из обменивающихся сторон. Логика его была при этом такова: если вследствие упомянутой специализации, собственно и порождающей последующий обмен, каждый из его участников получает возможность повысить эффективность своего непосредственного производства, что можно выразить, в частности, опять же в виде сокращения количества того абстрактного труда (пока будем сводить все затраты только к нему), который требуется ему для изготовления единицы производимого им конкретного продукта, то обмен позволит им обоим получить определенный выигрыш, связанный с возможностью избежать неэффективного самостоятельного производства (для которого нет ни навыков, ни необходимых приспособлений) другого продукта, как раз и производимого партнером по обмену.

Другими словами, положительный эффект от обмена, выражаемый здесь количеством того сбереженного труда, который любой из его участников затратил бы при необходимости самому изготавливать с низкой эффективностью приобретаемый им теперь встречный продукт, принципиально превышает по своей величине его прямые затраты на указанное приобретение, равные тому количеству труда, которое он действительно затратил на высокоэффективное специализированное производство своего собственного продукта, отдаваемого теперь в обмен на требуемый. Разность между этими двумя объемами труда, выражающими собой для каждого из участников, повторим, положительный эффект от обмена и связанные с ним прямые затраты, и представляет для них при таком взгляде на происходящее тот конкретный выигрыш, который они извлекают и из данного особого вида экономической деятельности, и из процесса общественного разделения труда в целом. Впрочем, для полноты картины из данного выигрыша (теперь он сам предстает как некий промежуточный положительный эффект) следует вычесть еще и неизбежно присутствующие специальные затраты по осуществлению уже самих меновых операций (в современной теории они называются "транзакционными издержками"), также измеряемые по мысли "классиков" в тех же трудовых единицах. Но в любом случае, как видим, и выигрыш в целом, и положительный эффект, в частности, легко поддаются единому количественному измерению.

Вслед за А.Смитом эту фундаментальную логику во многом развил затем и Д. Риккардо, дополнивший ее изучением некоторых специальных частных случаев, проанализированных им на примере внешней торговли (на них мы не будем здесь специально останавливаться). К.Маркс же, напротив, воспринял ее (в части именно процесса обмена) в основном только на сугубо качественном уровне, ибо отрицание самой возможности прямого количественного описания полезного эффекта, называемого классиками, как мы еще увидим, потребительной ценностью или потребительной стоимостью соответствующего блага, было одним из базовых постулатов всей его теоретической концепции. Но зато он фактически распространил при этом сам главный вывод названной логики на другой, даже еще более важный случай хозяйственной практики, связанный с применением так называемых средств производства.

В отличие от А.Смита Маркс жил уже в эпоху, когда важнейшим фактором повышения эффективности производства, существенно дополняющим общественное разделение труда, стало применение специальной машинной техники. И потому уделил много внимания анализу тех конкретных причин, которые и обеспечили ее повсеместное внедрение. В результате он установил (хотя и в несколько закамуфлированном виде), что машины (как, впрочем, и все средства производства в целом), применяются именно потому, что обусловленный их использованием полезный эффект, выражаемый здесь опять-таки в форме сэкономленного благодаря их участию живого труда, затрачиваемого на изготовление определенного количества рассматриваемого продукта, превышает по своей абсолютной величине затраты того же абстрактного труда, требующегося, напротив, для их собственного производства! Например, если в отсутствии машины производство известного количества продукта требует 1000 единиц непосредственного человеческого труда, а в случае ее применения - только 200, т. е. прямой полезный эффект от ее внедрения, называемый на языке Маркса потребительной ценностью (стоимостью) самой машины, составляет 1000 - 200 = 800 единиц сбереженного труда, то машина будет использована только в том случае, если для ее собственного изготовления требуется труд принципиально меньшего, чем эти 800 единиц, объема.

Иначе говоря, Маркс, сам того не желая, по сути дела распространил найденный Смитом особый способ единого количественного измерения в единицах сбереженного труда собственно извлекаемого в конечном счете итогового полезного эффекта (и это при априорном отрицании самой возможности измерения потребительной ценности как таковой!) на случай так называемого производственного потребления, имеющего место всегда, когда речь идет об использовании объектов природного или искусственного происхождения для совершенствования самого производственного процесса. Хорошо понятно, что в этом случае общие трудовые затраты (по-прежнему говорим пока только о них), связанные с производством конечного продукта, состоят из собственно прямых затрат живого труда по его изготовлению и, дополнительно, определенного количества труда прошлого, затраченного ранее на создание самого расходуемого теперь средства производства (если речь идет об искусственном инструменте или приспособлении). И так как сбереженный благодаря использованию последнего живой труд должен обязательно превышать по своей величине указанные дополнительные затраты (ведь в этом и состоит смысл применения любого вспомогательного средства), то в результате и общая сумма требующегося для изготовления фиксированного количества рассматриваемого продукта совокупного труда с необходимостью снижается. Что и служит, как уже говорилось, одним из возможных способов выражения общего повышения итоговой эффективности анализируемого производственного процесса в целом. А главным условием адекватного теоретического осмысления всей этой чрезвычайно простой, как оказалось, логики как раз и служит счастливо найденная "классиками" возможность выразить неким универсальным образом (пусть пока и для одного только рассматриваемого сейчас частного случая производственного потребления) именно сам создаваемый машиной полезный эффект.

Подчеркнем к тому же теперь особо, что и собственно описанный выше естественный метод определения полной величины трудовых издержек, заключающийся в суммировании в определенной пропорции живого и прошлого труда, тоже является одной из важных находок анализируемой классической школы. Его окончательная отработка принадлежит в целом Д. Риккардо, хотя в отношении, так сказать, внутренних средств производства, т. е. особых навыков и знаний самого трудящегося человека, формирование которых также требует соответствующего предварительного труда, с лихвой перекрывающегося затем экономией непосредственно живого труда при производстве этим человеком какого-либо конкретного продукта, подобные мысли косвенно высказал до него и А.Смит. (Но зато полностью отверг, в отличие от случая обычных "внешних" средств производства, К.Маркс, выдвинувший вместо этого псевдонаучную концепцию так называемого "сложного" труда. Причем такое глубоко ошибочное противопоставление рабочей силы человека и всех прочих, внешних по отношению к нему, объектов экономической действительности было для него скорее правилом, чем исключением, став в итоге основной проблемной чертой созданной Марксом особой теории).

Итак, представителям классической школы, вернемся к нашему главному вопросу, все-таки удалось найти, в конце концов, вполне приемлемый способ единого количественного описания полезного эффекта хотя бы для особого частного случая так называемого производственного потребления. Указанный эффект, повторим еще раз, весьма наглядно выражается в подобных специфических условиях в виде сберегаемого благодаря использованию соответствующих средств производства исходного абстрактного труда, что и делает его не просто принципиально соизмеримым у разных представителей данного класса товаров, но и, более того, соизмеримым именно в тех же самых единицах, что и собственно затраты. Именно благодаря этому краеугольному обстоятельству смысл применения машин и т. д. получает предельно простое и наглядное объяснение, а олицетворяющая его фундаментальная разность между полезным эффектом от использования того или иного блага и затратами на его непосредственное изготовление, в которой и выражается, в конечном счете, смысл производства любого блага вообще, практически впервые появляется в столь явном виде на страницах научной литературы!

Однако распространить этот теоретический прием не только на рассмотренные сейчас особые товары производственного назначения, но и на все остальные блага в целом (а вне данной логики остались собственно и составляющие конечную цель любого производства товары и услуги так называемого непосредственного потребления), классическая теория, к сожалению, принципиально не смогла. Для такого решающего шага требовался обязательный переход к новым, более универсальным единицам измерения, по отношению к которым единицы затраченного или сбереженного труда являются всего лишь особой формой их выражения. Т. е. необходим был более широкий взгляд на происходящее, выходящий за рамки самой экономической науки. Но осознать данный фундаментальный факт представители классической школы оказались, повторим, попросту не в состоянии - для этого, видимо, элементарно не созрели еще соответствующие исторические условия, связанные в первую очередь с общим развитием естествознания. И потому как сам отмеченный выше общий итоговый смысл всей экономической деятельности в целом, так и собственно интересующая нас сейчас универсальная измеримость связанного с этой деятельностью конкретного полезного эффекта, в частности, так и остались для них тайной за семью печатями.